ПОДБОРКА СТИХОВ 1

***

Дай мне осилить крутые снега,
мимо засад проскочить осторожно,
дай не замеченным с вышек острожных
с ходу пуститься в бега.

Дай проскочить заполярную муть,
чтобы не смог часовой, изготовясь,
через прицела щербатую прорезь
в спину мою заглянуть.

Где частокол ограждающих вех
и вековая острожная мука,
мной сумасбродная правит наука
«будь незаметнее всех».

Пастыри эти слова возвели
в нравоучение целой эпохе,
я ж за Тобой повторяю: «Мы – боги».
Быть мне Тобою вели!

Словно молитву шепчу: «Помоги!».
Вот и груди моей дышится вдоволь,
тянут прохладу воды родниковой
жадные губы мои...

Верую лишь в поднебесный разбег.
Пусть суетливо хватают за руки –
только не проповедь этой науки
«будь незаметнее всех».

АВАНТЮРИСТЫ

Александру Молодыке

Бристольский парус, гафели из Киля,
литой форштевень и высокий борт…
Чем нас купила шумная стихия,
чем завлекла в глухой водоворот?

Толкнув плечом ворота Гибралтара, –
у нас иначе не заведено, –
бег колесницы древнего Икара
мы запрягли в тугое полотно.

Куда несем штандарты горделиво,
когда и где укроют нас они –
на сквозняке туманного пролива,
в тугом кольце ледовой западни?

Но не туман – дымы пороховые
подпишут кровью выведенный счет.
Над нами катят волны круговые
и альбатрос прощальную поет…

Пойдут ва-банк другие капитаны,
их не отвадить, не остановить;
пока им снятся пальмовые страны,
на этом гребне не переломить.

Кто в переулке гриновского Лисса
услышит хрип виллоновских стихов,
тот различит в огнях Вальпараисо
орлиный профиль наших парусов…

ФРОНТОВОЕ ТАНГО

Напиши мне письмо на простреленном флаге,
между строк, если сможешь, помяни о любви.
Безнадежно пусты мои винные фляги.
Капельмейстер навылет. Оркестранты в крови.

Опадают бинты, тяжелы и багряны.
Санитары притихли, и медсестры в слезах.
И кричу я во сне: «Исцели мои раны!
Дай хоть руку на память – ухожу в небеса...».

… Бьют побудку скворцы фронтовой серенадой.
Новый день не скупится на подарки свои:
на трюмо – поцелуй, и французской помадой –
телефон и два слова: «Не теряйся. Звони».

БАЛАКЛАВСКАЯ ПЕСЕНКА

Владимиру Илларионову

Вкуси балаклавского бриза глоток –
и вена тугая ударит в висок
строкой колдовского размера,
раскатистым слогом Гомера.

Надежды не будет – зови не зови.
Мы долгие годы не вторим любви.
Погасли огни золотые,
и наши причалы пустые…

Но пробует песенку юный поэт –
в ней чистое слово, и светлый завет,
и взоры рыбачек лукавы,
и вторит любви Балаклава.

Мне снится Тавриды полуденный зной:
листает гекзаметры синий прибой,
и яхта к причалу прильнула –
она меня в сердце кольнула.

***

Памяти российских моряков,
погибших на подводной лодке «Комсомолец»

На карте, где остров Медвежий,
рука адмирала замрет.
Титана губительный скрежет
кинжалом под сердце войдет.

Нерусское море надежно
их чистые души хранит.
Над ними сквозь снежное крошево
лишь чайка заплачет навзрыд...

И это всех лучше расскажет
мелодии рвущийся плач.
Вивальди шестое адажио
печальный играет скрипач.

Негромкие эти пассажи –
так просто не скажешь, о чем, –
в сердцах износившихся наших
выводит дрожащим смычком.

На карте, где остров Медвежий,
рука адмирала скользит.
Последняя чья-то надежда –
охрипшая чайка летит.

Штабные улягутся страсти.
Безусый совсем морячок
сломает на карте фломастер,
рисуя особый значок...

***

Отметает пустяковые наветы
тополиный севастопольский перрон.
Кружат голову неясные приметы.
Манят призраки неведомых сторон.

Закрываем неоконченные споры
над вопросом: «Где он, лучший из миров?».
Торопливо обживаем поезд скорый.
Не загадываем новых адресов.

Все надеемся, что новые причуды
нашей вечно неустроенной души
смогут выбрать оконечные маршруты
и откроются другие рубежи.

Нам всего лишь испытать одно мгновенье,
доверяясь незнакомым берегам,
и мы, глупые, потворствуем измене
севастопольским вокзальным тополям.

Разве нами не владела ностальгия
в тех краях, где они кажутся всегда,
сколько их ни приукрашивай, нагими
без седого тополиного листа?

Что заморские причудливые крохи
с иноземной маетою пополам,
если грезятся обратные дороги
к севастопольским вокзальным тополям?

ЗУРБАГАН

Я покидаю Зурбаган
и, заклиная небесами,
судьбы крученый ураган
ловлю своими парусами.
Пусть в тихой гавани прибой
качнет, играя, звезд монисто...
Я эту маленькую пристань
уже оставил за кормой.

Я покидаю Зурбаган.
Во всем, что прожито накладно,
как сумасбродный капитан,
кляну безвинную команду.
Такой уж выпал интерес:
мне зачитаться сказкой Грина
хватило лишь до середины
и не принять его чудес.

Прощай, мой милый Зурбаган!
Увы, всему приходят сроки:
искать другие берега,
судьбы подсчитывать итоги...
Мечту с удачей не сведу
на твоих улочках, наверно,
и в припортовые таверны
уже, скучая, не зайду.

Но все-таки оставят след
у моего седого юнги
проливом шедшие Кассет,
контрабандистские фелюги,
ночного Лисса карнавал,
огней сияние на рее...
И назовет он сына Греем,
не утаив, чье имя дал.

ШКОЛЬНЫЙ РОМАНС

Когда мое судно коснется причала,
оставив далекий маршрут за кормой,
мы вспомним, дружище, былые начала,
что нас повязали щенячьей порой.

Найдется ль безумец порвать эти узы,
умерить счастливых объятий тепло,
пока мы с тобою в надежном союзе
и время забвения не подошло?

Пощады не знает безумное время,
на наших висках уже властвует снег.
Давай постоим на знакомых ступенях
и тронем ладонью наш первый ковчег.

Потертый причал нашей дружбой отмечен,
на чистую гавань не сыщешь цены...
Она нам житейские раны залечит
и перелистает забытые сны.

В ГОРОДЕ ПЕТРОВСКЕ

Меня пленит провинции покой.
Рукой касаясь тополей Петровска,
пройдусь вдоль этих улочек неброских –
когда еще потрафит день такой?

У петровчан, поспорить я готов,
не ведавшие удивлений лица
и непонятная для них столица
в названьях проходящих поездов...

Вся череда суетных перемен
с их веком не перемешалась вроде,
и с ними ничего не происходит –
зачем спешить чужой эпохе в плен?

Не знаю, чья сентенция права,
но что меня тревожит спозаранку,
так это песня уличной шарманки,
ее припева чистые слова.

Мне этот городишко сгонит сон,
своей науке горестной обучит:
все повороты жизни делай круче
и не жалей себя, беря разгон.

Ах, милый мой шарманщик, спой еще
мне, непутевому, с судьбой неброской,
ведущему на улочке Петровска
своим годам тревожный пересчет...

МОРСКАЯ ПЕСЕНКА

Г.А.Черкашину

А мы с тобою словно не прощались.
Твой белый парус, как и прежде, чист.
В безумный век, что позабыл про жалость,
для нас играл всегда один флейтист.

Была пальба, но мы не проглядели:
в порывах ветра, в мареве штормов
законники безумного картеля
легко сменили облик парусов.

Минуло время. Горести слежались.
Былой надеждой только и делись...
А мы с тобою словно не прощались.
Твой белый парус, как и прежде, чист.

Твоей фелюги разворот прекрасный,
в каюте пиллерс песенку скрипит,
а на столе – остатки «Примы» красной,
стаканы плавит разведенный спирт...

ПЕСНЯ О РОТЕ

Полуночную мглу разрезала ракета,
оцепененье сняв, атаку подожгла...
У роты, чья еще победа не воспета,
не вздумайте спросить: «Победа тяжела?».

Затвержены слова высокого завета,
но снижены, видать, мерила платежа...
У роты, чья еще победа не воспета,
не вздумайте спросить: «Победа тяжела?».

Уверен, эта ночь – счастливая примета,
и пуля не меня, а медсестру нашла...
У роты, чья еще победа не воспета,
не вздумайте спросить: «Победа тяжела?».

Запомнится войной разорванное лето
и детские слова «А я ведь не жила…».
У роты, чья еще победа не воспета,
не вздумайте спросить: «Победа тяжела?».

ТЯЖЕЛЫЙ СНЕГ

Еще не все снега сошли.
Трубач, с отбоем не спеши.
Мы твой сигнал,
пускай нас обвинят в измене,
тотчас отменим.
Штабным лишь кажется, что на передовой
растаял бой.

Еще не все снега сошли,
и здесь, на краешке земли,
мы греем руки на разбитом пулемете
и на излете
шальную пулю не услышим по весне
в последнем сне...

Еще не все снега сошли.
Трубач, с отбоем не спеши.
Не на штабных, а на тебя у нас, как прежде,
одна надежда,
пока на нас,
на рядовых,
один на всех
тяжелый снег.

ПЕСНЯ ПРО ДЕКАБРИСТА ПОДЖИО

Золоченые треплются лацканы.
Палашом рассеченная бровь.
На брусчатке поземка солдатскую
заметает невинную кровь…

При Дворе жизнь никак не наладится:
«Как же так!». Двор в смущении весь:
к государственной нашей сумятице
подмешалась нерусская честь!

Заснеженные версты, им нет числа…
Неужели вам, сударь, милей
подземелье далекого Нерчинска
стороны итальянской своей?

Вам поверило русское воинство
неспроста на мятежном пиру.
Ваша совесть и ваше достоинство
ему, видно, пришлись ко двору...

*А.В. Поджио – участник российских событий 1825 года, декабрист,
итальянец по происхождению.

***

Новогодних каникул минула шальная пора.
На паркете гимназии смятые блестки кружатся.
У вагона "чугунки" хмельные стоят юнкера –
им теперь из провинции в Санкт-Петербург возвращаться.

Ах, как это звучало: "Я пью с вами на брудершафт",
на танцующий локон спираль серпантина слетала...
На январском ветру – милым именем вышитый шарф,
и на сердце – смятение от новогоднего бала.

Что поделаешь, если им встреча недолгой дана!
А в глазах гимназисток – таинственный свет обещаний...
Но с Германией коль не сегодня, так завтра война,
и не скрыться уже от оркестра последних прощаний.

Что, помилуйте, в эту провинцию вас завлекло?
Неужели без этих девиц вы на Невском тужили?
Остается теперь сквозь вагонное видеть стекло
гимназисток, чьи головы вы понапрасну вскружили...

ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ ТАНГО

Из этой улицы зима уйти как будто не торопится.
Снег потерял свое значение, как жить мешающий обет.
Его сугробы тяжелы, и потемневший лед не колется,
и не идут дела сердечные, и на любовь приметы нет.

И потому нет перемен, что этих улиц обитатели
спешили дни свои налаживать не по земным календарям:
они тепло своей души без легкой выгоды не тратили,
не преступив черту незримую и лишней крохи не даря.

Из нашей улицы зима уйти как будто не торопится...
Быть может, это откровение на безрассудство нас толкнет
и мы приблизим тот предел, любовь за коим впрок не копится,
и раньше срока календарного в награду нам весна придет.

ПРИВАЛ У ПОДНОЖИЯ ДЕМЕРДЖИ

Нас изводит одна маета –
ходота, ходота, ходота.
Замыкаем дневной переход.
Километры уходят в улет.

Мы не гнемся на горных снегах,
и у нас неслабеющий шаг.
Наши души, как ветер, просты
и чисты, как лоскут бересты.

Что ни день, то преграда. И пусть
нами правит неясная грусть,
ты на сердце ее не держи –
перед нами стена Демерджи.

Позади без особых помех
череда нами пройденных вех,
и лежат, обращенные в прах,
Куш-Кая, Беш-Текне, Чатырдаг.

Кто придумал в мятежном бреду
эту призрачную ходоту?
Мы ломаем копеечный страх
на нехоженых Крымских горах.

Нас еще позовут поезда,
и полночная глянет звезда.
Мы еще поведем разговор
на отрогах неведомых гор…

Вот и кончен небесный набег –
надо мною пластается снег…
Но ступил на незамкнутый круг
чей-то новый, проверенный друг.

Этот друг, независим и крут,
он пройдет заповедный маршрут;
всё пройдет, до последней версты,
и затеплит былые костры…

***

Кивая на теперешнее время,
ты хороводишь с этими и с теми.
Они тебе по всем статьям равны
с любой, какой ни глянешь, стороны.

Ты все грехопадения рисково
свел к мелочи житейской пустяковой,
а каиновой зависти финал
на шалость мимолетную списал.

Ты перепутал все пути и тропы,
ты среди тех, кто невысокой пробы,
кто умудрился в мельтешеньи слов
Христовы речи сбросить со счетов.

Легко по этим правилам играешь,
когда подряд всем руки пожимаешь…
Цена твоей любви – щербатый грош.
Ты тех и этих разом предаешь.

И ЭТОТ, И ДРУГОЙ

М.В.Виргинской

Умеривший свой шаг к удаче непричастен.
Уверовавший в бег незрим и одинок.
И этот, и другой свое имеет счастье
и, будоража мир, ступает за порог.

И кто из этих двух в людском водовороте
во всех его грехах и бедах виноват?
И этот, и другой, всяк по своей природе
ошибками томим и в праведности свят.

И, кажется, вот-вот настанут перемены
и мы легко поймем, кто тлел, а кто горел.
И этот, и другой сойдут с покатой сцены –
воздастся лишь тому, кто в беге преуспел.

Скажите, что теперь разборчивый потомок
решится обрести на роковой версте?
Умеривший свой шаг – в величье дел негромок,
уверовавший в бег – сгорает на костре…

БАЛАКЛАВСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Загадать, господа, невозможно,
что сулит этот век ненадежный
и куда занесет нас фортуна обманчивая.
Но подарит земное спасение
балаклавского рая мгновение,
у дощатых причалов фелюги покачивая.

Зло, как прежде, в чести и лютует,
а добро все гнетут и шельмуют,
и тревогой томит нас эпоха неистовая.
Невеселые эти страницы
не найти в заповедной провинции,
закоулки ее не спеша перелистывая.

Звезды падают, в бухту слетая.
Я альбом Балаклавы листаю.
Мне ночная волна принесет ветку пальмовую…
Эту книгу держу в изголовье,
Балаклаву рифмую с любовью
и надежду на гриновский парус вымаливаю.

ФИОЛЕНТОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Под профилем серебряной луны
неспешные текут воспоминания –
лета, где я не знал еще заранее
ни будущей печали, ни вины;
где времени еще замедлен ход
и тянутся легко друг к другу руки,
не замечая вестников разлуки,
грядущее не зная наперед.

Под профилем серебряной луны,
наивные, в любви неумолимы,
в наитие лишь веровать могли мы.
Безумием крови увлечены,
спешили на беспечные пиры...
Не ведая о краткости момента,
благословенный берег Фиолента
такие нам предоставлял дары!

Под профилем серебряной луны
неловкие полночные купания,
и юных дев счастливые лобзания,
и звезды в их глазах отражены...
Я в эти годы окунаюсь вновь,
иные звезды сколько ни слепили,
но свет того, как чисто мы любили,
поверьте мне, но он и есть любовь.

Друзья мои! Мы будем спасены,
покуда не поблекли, не сгорели
ночного Фиолента акварели –
мы ими и поныне пленены.
Нас камни эти древние согрели,
и пролетели ветреные дни,
и счастьем были не обделены
под профилем серебряной луны.


назад

ПОДБОРКА СТИХОВ 2

Из телефонного разговора с Видяево:
– Ты мне главное скажи: это была «Акула», «Гранит»?
– Это был «Гранит»…
«Акула», «Гранит» – используемые в среде российских подводников
условные названия типов субмарин.
Атомоход «Курск», потерпевший катастрофу в августе 2000 года,
был «Гранитом»…

ГРАНИТНЫЕ МАЛЬЧИКИ

Вы это не увидите воочию.
Нас дважды испытать не суждено.
Историки расставят многоточия –
не их вина, но так заведено.

Где вето молчаливое наложено,
нам почести окажут еще те –
из глубины поднимут, как положено:
прилюдно, на титановом щите.

По жизни пролетели не бесследно,
и крутится опять веретено:
без нас теперь мелькает одноцветное,
немое заполярное кино.

Печаль и вера воедино слитые...
Подледные маршруты далеки.
Но их ломают мальчики гранитные
безжалостному веку вопреки.

АВТОНОМКА

Океан за винтом лодки скомкан.
Глубины беспросветный покров.
Третий месяц идет автономка
в гильотине арктических льдов.

Скорлупа переборок густая
и давленьем прессованный свет.
В носовом, как голодная стая,
притаилась обойма торпед.

Третий месяц идет автономка.
Мы, собой расслоив глубину,
всё скрываем, как ниточкой тонкой
каждый рвет своей грусти струну.

И в минуты, когда боль печали,
мой товарищ, уже не пройдет,
ты сыграй мне как будто случайно
на истертой гитаре фокстрот.

Под мотивчик манерно-веселый,
словно в детском предутреннем сне,
в тополях подмосковный проселок
непременно увидится мне.

Я нехитрым словам этой песни –
ничего тут не сделать со мной –
вдруг поверю, и в сердце воскреснет
все, что думал унять глубиной...

Океан за винтом лодки скомкан.
Глубины беспросветный покров.
Третий месяц идет автономка
под плитою арктических льдов.

Льды граненые тискают лодку.
Под гитару наивный фокстрот.
На глаза надвигаю пилотку...
– Ты чего?
– Это скоро пройдет.

СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ КОРОЛИ

Где теперь они – гусарские ментики,
доломаны, кивера, позументики
и цыгане до утра голосистые,
поцелуи по углам с гимназистками?

Где гусаров сумасбродные фортели,
у каминов их чеканные профили?
Трепетали их ладони на талиях,
изломавшие клинки на баталиях…

Эти дьяволы, в дуэлях искусники,
их и нынче крепко помнят французики –
что горячая им пуля свинцовая? –
выступали во хмелю, пританцовывая.

Дуэлянтов нынче нет – род их высечен,
их могилы довоенные – тысячи –
по далеким северам позаброшены,
ледяное заметает их крошево…

Остаемся мы – обличья неброского,
флибустьеры тротуаров Приморского.
Крепыши, не доходяги-очкарики,
добиваем друг у друга чинарики.

Про дуэли говорить не обучены,
не такие, что прижал нас – и ссучены,
не босота из побасенок Альтова –
короли земного шара асфальтового!

СЕВАСТОПОЛЬ. РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ЧАСТУШКИ

На Примбуле вечернем погашены огни,
и пары не кружатся – невеселы они,
и старики судачат: неужто мир таков,
и кровушка людская дешевле орденов?

Поблекла позолота двуглавого орла,
и смены нам не будет – такие, брат, дела.
Неуставной на флоте объявлен перекур.
Глядим на Севастополь – и видим Порт-Артур…

На площади кремлевской парадный гром затих.
Нам, видно, не дождаться московских вестовых,
и не найти, ребята, другой такой земли,
где б русского Ивана так просто развели.

… На Примбуле вечернем умолкнут голоса.
Забытые герои взойдут на небеса.
Их ангелы приветят в туманном далеке
и пропоют осанну на русском языке…

Примбуль – так жители Севастополя иногда называют Приморский бульвар.

ПУЛЯ

Если пулю не слышишь,
значит, пуля твоя.
Эту истину пишет
роковая стезя
и диктует законы –
спорить с ними не смей,
а иначе – притоны
и снега лагерей.

Там такая закалка
за полярной чертой!
Там торосы вповалку
Там надежный конвой.
Увядает молитва,
дней осталось впритык…
Приговор, словно бритва,
полосует кадык.

Угловая клетушка,
потайной коридор…
Наша жизнь – не игрушка.
Вот залязгал затвор…
Что, приятель, не дышишь?
Говорил ты не зря:
если пулю не слышишь,
значит, пуля твоя…

ЗВЕЗДА ПОЛЕЙ

Звезда полей над отчим домом
и матери печальная рука –
приметы эти мне знакомы,
они со мной пребудут на века.

Судьба не зря слезу уронит,
когда твои любимые черты
я не узнаю на перроне,
меня как будто не увидишь ты.

Не подойду – откликнешься едва ли.
Минувших лет не держат якоря –
их размели седые дали,
навек перечеркнули лагеря…

Куда спешишь, судьбой влекома?
Нам больше не сойтись наверняка.
… Звезда полей над отчим домом
и матери печальная рука…

«Звезда полей над отчим домом
и матери моей печальная рука…» –
эти строки использовал в своей прозе И.Бабель,
авторство их, видимо, не определено.

ДАВАЙ ПОВТОРИМ ЭТОТ ПУТЬ

Давай повторим этот путь,
и заклубит дорога дальняя,
то весела, а то печальная,
и нам с нее не повернуть.

Давай забудем про долги,
и сразу ляжет карта вечности,
растают горести и нечисти
и все забудутся враги.

Давай махнем в такую даль,
где только пылкие объятия,
где не голгофы, не распятия,
а золотая пастораль печаль,

и где слова еще в цене,
не признаются многоточия,
и, чтоб молва там ни пророчила,
ты, милый друг, поверишь мне.

Одно условия дано:
не предаем свои обеты мы,
и быть такими же отпетыми
нам, милый друг, не суждено.

На расставания легки,
кружили мы, руками скованы.
Теперь колоды растасованы,
и порознь ходим, чудаки.

Всего-то, Господи, пустяк –
дорогу выкроить обратную.
Уже готовы на попятную,
но вот беда, не знаем как…

РОМАНС

Между январем и декабрем,
как во сне промчавшегося года,
так нелепо, невпопад природа
нас вписала в этот окоем.
Встречами отмеченные дни
прочили неясную тревогу...
Друг мой, забываясь понемногу,
ты любови нашей не кляни.

После воспарений неземных
что теперь былые неудачи?
Ничего, мой друг, они не значат –
каждый ведь остался при своих.
Но тогда чему была сродни
счастия нечаянная завязь?
Друг мой, от былого отрекаясь,
ты любови нашей не кляни.

И куда неведомая нить
нас вела, безумству потакая?
Как могла нелепица такая
наши крови воедино слить?
Нам светили ясные огни,
наградив счастливою поблажкой...
Друг мой, пусть по сердцу бьет с оттяжкой,
ты любови нашей не кляни.

ЩЕРБАТАЯ СУДЬБА

Юрию Андрееву

За семью ли горами, в туманных распадках ли прячется
вот уже сколько лет бестолковое счастье мое?
На каком большаке улыбнется фортуна-удачница,
на каком перепутье покажет обличье свое?

То надеждой мелькнет в тишине полустанка таежного,
то заманит тоскою в больших городов суету...
Неужели мне так и не будет покоя надежного
и свою золотую подкову вовек не найду?

По какому же счастью хлопочет тревога поденная?
Мне всего-то и нужно – лагуна, бетонный причал…
Как найти это счастье, щербатой судьбой обретенное?
Говорят, что оно под рукою, но я не встречал.

Вот опять накалила мне рельсы заря предрассветная,
вот опять торопливость объятий и прерванный смех...
Как пройти этот горестный путь, на утраты не сетуя?
Разорви мое сердце, души неприкаянной бег.

ЭСКИМО

Кладет акация на плечи
ладони колкие свои,
лишь севастопольские встречи
в воспоминанье призови.

Кривая улочка пылится.
Дрожит над Корабелкой зной.
Двадцатилетнего счастливца
на звонкой вижу мостовой.

Идет неспешными шагами,
форся подковками штиблет,
а в проходном дворе, как в раме,
его богини силуэт.

Молю мгновение продлиться:
она, как видно, сгоряча,
еще не вспугнутая птица,
его касается плеча...

Какой исполненная грации
она с ним выйдет из кино!
Смешно облизывая пальцы,
дурачась, делит эскимо.

Не исчезай, еще немножко
продлись, видение, пока
ее порвется босоножка
у папиросного ларька…

... Кладет акация на плечи
ладони колкие свои,
лишь севастопольские встречи
в воспоминанье призови.

Средь перекрашенных скамеек
не крутят старое кино,
и за одиннадцать копеек
купи попробуй эскимо.

МАГАДАН

Солью Охотского моря
выбелен весь Магадан.
Здесь и откроется вскоре
нашего века обман.
Светит над крышей барака
здешним сексотам звезда...
Нет, не была эта плаха
праведною никогда.

Воспоминания крохи
ночью нагрянут – беда!
Разве былые тревоги,
всё это – так, ерунда?
Горстью полярного праха
мы улетим в никуда…
Нет, не была эта плаха
праведною никогда.

Вот и апрель к нам пробился,
и громыхает река,
а мы читаем, как письма,
тающие облака.
Свистнет залетная птаха,
и запоют провода…
Нет, не была эта плаха
праведною никогда.

Путь по Алдану неблизкий,
но посчитаешь года...
Нам никакой переписки –
чем мы рискуем тогда?
И, не познавшие страха,
спим мы под коркою льда...
Нет, не была эта плаха
праведною никогда.

МОСКОВСКИЕ ГРАЧИ

В. Войновичу

Изнемогшей души во спасение,
потаенные боли леча,
потревожили утро весеннее
завитые рулады грача.

От январских снегов уцелевшие,
мы внимаем поющим грачам,
что, полвека тому улетевшие,
воротились к московским дворам.

Без их песен безумцами ставшие,
в немотою звенящие дни
птицам сразу нашлись подражавшие,
и на этом попались они.

На их судьбах печатей тиснение,
их бросало на те берега,
где поверивших в песни весенние
заметали немые снега...

... Мы иначе, как видно, устроены,
мы не вторим руладам грача,
на минувших обидах настоянные,
позабытые песни крича.

Мы – от бед января уцелевшие.
Каково одиноким грачам,
что, полвека тому улетевшие,
воротились к московским дворам...

ЛИСТРИГОНЫ

О легкой милости забудьте,
нам отступать не суждено –
на черноморском перепутье
иное выбрать не дано,
когда ноябрьскими ночами
тепло любви наперечет,
и лучший друг пожмет плечами,
твоей кручины не поймет.

И кто тебе поверит, право,
в такое легкое вранье
на перекрестках Балаклавы,
где не смолкает воронье
и где копеечные блага
сулит соленое жнивье?
Гудит рыбацкая ватага,
величье празднует свое…

Что остается нам? Горстями
черпать судьбу – не тот резон.
Мы черным парусом затянем
неодолимый горизонт…
Нам легкой милости не будет
и отступить не суждено.
Качают нас морские груди.
Иное выбрать не дано.

БАЛАКЛАВСКИЙ ГОНДОЛЬЕР

Михаилу Патракову

Нами тешится игриво,
непокорна и вольна,
балаклавского разлива
черноморская волна.
И пьянит она недаром
лучше бренди и мадер,
а поит таким нектаром
балаклавский гондольер.

О, божественная милость!
Мы признаемся, друзья, –
нам воистину не снилась
эта царская ладья.
Благодушия исполнен
и изысканных манер –
нам Венецию напомнил
балаклавский гондольер.

Гондольер глядит с улыбкой
на прелестный этот мир,
флибустьер фелюги зыбкой,
местных барышень кумир, –
они курят папиросы
и в любви не знают мер…
Ты возьми меня в матросы,
балаклавский гондольер!

ЛАСПИ

Виктору Самусю

Где лежит под граненым обрывом красавица Ласпи,
где играет прибоем тугих облаков Куш-Кая,
где природа земные красоты упрятала наспех,
свои вешние краски до новой весны затая,

кизиловую веточку в алые губы целую,
в голубые глаза несмышленого терна гляжу
и не ведаю я, что осеннюю песню лесную
на гитары негромкую музыку перевожу.

И пускай наш костер до туманных небес поднимает
и теплом золотого огня наши души прямит,
и пускай эта песня, как ангел спасенья, летает,
и мирские занозы из наших сердец удалит.

Мы не зря в этой жизни ершились, не зря рисковали,
пусть карманы пусты и одна сигарета на всех,
и уже на продутом ветрами крутом перевале
не сегодня, так завтра нетающий выпадет снег...

ЛЕТНИЙ ФОКСТРОТ

Остывает закат. Стелет пену прибой.
В придорожном кафе расстаемся с тобой.
И в браслетах рука ляжет мне на плечо.
Мы флиртуем, шутя… Только это не в счет.

Тлеет легкий «Дукат», и мартини в горсти…
Ты по звездам идешь, мне с тобой по пути.
Нас обоих в ночи дальний парус влечет,
пусть не виден уже… Только это не в счет.

– Вот вам мой телефон… – Я запомню. Привет.
– Вы напишете мне? – Вряд ли, времени нет.
Что, случайный мой друг, остается еще?
Трепет тонкой руки… Только это не в счет.

ЖУРАВЛИ

Куда, скажите, улетают журавли?
Что обретут они в заоблачной дали?
Какие горькие печали, затая,
несут в далекие края?

Летят туда, где правит вечная весна,
где разменяют эти горести сполна
и, доверяя своим крыльям золотым,
вернут становищам былым.

Скажите, где же эти крылья мне найти?
Куда, скажите мне, печаль свою нести
и разменять ее, как эти журавли, –
в какой окраине земли?

О, мои верные и давние друзья!
Покуда помните заблудшего меня,
подайте знак, куда б судьба не завела,
хотя бы взмахами крыла…

ПОДПИСЬ К ФОТОСНИМКУ

Сергею Поворницину,
старшему матросу ракетного корабля
Черноморского фота «Бора».

Крепки еще февральские морозы, но хрупок и не вечен крымский снег.
Еще неделя, и другая – и мир забудет о зиме.
Весна теплом своим растопит и этот снег, и этот лед...
Что на броне ракетоносца напоминает белый цвет
небесной крошки, что легла так ненадежно и беспечно?
Она являет моряку и отчий дом, и смех подруги,
и встречи с верными друзьями, и их прощальные слова...
Сметая снег с граненой рубки и улыбаясь в объектив,
чем занят он в своих раздумьях, чем озабочен? Отчий дом –
вот все его тревоги! Как там сейчас, и все ли ладно?
Но, разметая этот снег и помыслы неуставные,
иная видится тревога: грядет поход, и скоро в море,
и дело, коему ты служишь, и ремесло, что так надежно
и так возвышенно... Судьба нам выпала, братишка,
ходить в походы и вершить святое дело: быть на страже
там, где штормы и снега.

РЕКВИЕМ ПО ЛИНКОРУ «НОВОРОССИЙСК»

Что невесело смотришь, братишка,
на родной севастопольский рейд?
Неугасшей кручины давнишней
в нашей памяти тянется след.

Видно, в самые черные списки,
наша молодость занесена…
У линкора у «Новороссийска»
итальянская рвется броня.

С помертвевших от горя акаций
в этот день опадала листва...
Нам отчизна не все еще, братцы,
о минувшем сказала слова.

Всё слабей перестук в переборки...
Что теперь причитанья невест,
если громче их слез на Исторке
развеселый играет оркестр?

Годы всё безразличнее мчатся.
Материнских не высушить глаз.
По их вечной печали печалиться
до сих пор не подписан приказ.

В пристань Графскую волны с оттяжкой,
как пощечины черные, бьют...
Нам грехи нашей Родины тяжкие
раздышаться никак не дают.

ПОСЛЕДНЯЯ ВЕРСТА

Ирине Матусевич

…и севастопольские приняли задворки,
когда умолкла перекличка в переборки,
немую боль и многодневную тщету
под неприметную гранитную плиту.
Где фотокарточка безусого матроса
и горечь нами затаенного вопроса,
их жизни минула последняя верста.
Дай твою руку, безутешная сестра!
И знай: пока твоя слеза святая льется,
отец твой, юный комендор, еще вернется.
Его забыли, может быть, сменить с поста.
Он ликом светел, и душа его чиста.
Его охрипших сотоварищей мы слышим
из их последнего пристанища: все тише
в глухой гранит уже который год подряд,
как в переборку, все стучат, стучат, стучат…


назад

ПОДБОРКА СТИХОВ 3

"ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДЬ"

Ваши руки мне ласкают сердце...

Ваши руки мне ласкают сердце,
льнут к нему, заиндевев с мороза.
Но, увы – не сократится терция.
Знать, судьба звучать разноголосо.
Знать, друг к другу – лишь в полоборота,
мучаясь маршрутов параллельностью,
коль не благоденствует природа
нашему окольному предместью,
встреча где, лишь за полночь стихая,
теплотою души наши стянет,
где она – дыхание в дыхание,
и любовь не каплями – горстями.
Только и дано нам, что лечиться
крепостью объятия ладонного.
Ведь любовь нам – каплями водица
из колодца – в полудень – бездонного.
30 марта 1984 (2010)

Письмо

Быть может, запоздало, ну и пусть,
мой милый друг, тебе я признаюсь:
в губительном несовершенстве мира
смешна и беззащитна наша лира,
и в этом моя праведная грусть.

Ещё страшнее то, что слёзы прячу,
хотя я в этом мире что-то значу
и с мыслями заветными таюсь –
отсюда маета и эта грусть,
мечта решить высокую задачу…

Быть может, жизнь иного распорядка
наступит, и уже без той оглядки,
имея заповедные права,
мы изольём целебные слова –
тогда-то с нас и будут взятки гладки.

Ну, а пока достоинство храню
и в тоненькой кольчуге на броню
на верном Росинанте я бросаюсь,
и верую, что этим утверждаюсь
пока неловкий меч не оброню.
4 марта 1983 (2010)

Поэт

Уже, казалось, совершенно ни к чему
к своим страстям полузабытым возвращенье
и прежней силы – это видно по всему –
не повторится поднебесное общенье.

Уже надежды на спасенье не сыскать
в оцепенении обратного отсчёта.
Мне верным другом принца Гамлета не стать
и не служить оруженосцем Дон-Кихота.

А коли так – зачем следы свои багрить
заради горсти обесценившихся унций,
когда осмелятся твой облик повторить
по пальцам считанные мудрые безумцы?

Кто пояснит лишённый логики закон,
его сумеет распрямить хитросплетенья?
Ответ молчанием в веках не изменен
и нет покоя от его неразрешенья…
Лето 1983 (2010)

Песня о мечте

Мечтам стать похожим вели,
пусть даже немало греха в них,
на призрачные корабли,
презревшие тихие гавани.

Под их парусами царят
законы особого братства,
где счастье превыше наград –
земле неизвестной обрадоваться.

Матросы баллады поют,
что в мире подлунном исконны,
и правилом чести живут,
как цепью единою скованы.

И все, кто под флаги несли
зло смуты, на мачтах распяты –
отныне чисты корабли
и их паруса незапятнаны.

Им кажется в их чистоте,
что берегом правит измена,
а чистое всё в суете
на медные деньги разменяно.

Ждут порты, огнями горят…
Но как бы в любви не везло там,
у них не в чести якоря,
пусть даже отлиты из золота…
4 августа 1985 (2010)

Кольцо твоих горячих рук...

… Кольцо твоих горячих рук
и трепетанье тонкой брови,
увы, не лечат мой недуг –
оцепенение слепое;
я в этот час, мой милый друг,
иною музыкой наполнен,
иным пристрастием влеком,
где потаённые созвездья
мой путь – и ныне неизвестен –
осветят. Их лучей теплом
согрет, в их блеске виден весь я,
один живущий в мире том…
11 января 1986 (2010)

Студенческая прощальная

И вот приходит наше расставанье.
Минувшее спешит за горизонт.
И что нам это грустное прощанье?
Печалиться о прошлом не резон.

Смотри, как ветер носит листья с ветки,
и время разметает нас с тобой:
тебя уносит на Череповецкий,
меня – на Ленинградский «станкострой».

Мы на прощанье сложим рука в руку,
считая, что обняться ни к чему…
Мы не сказали многое друг другу,
не знаем даже сами почему.

Перрон людьми заполнен до отказа,
и объявляют несколько минут,
в которые сказать всё можно сразу
и поезд твой обратно повернуть…
1974?

Памяти Варлама Шаламова

Твою дочитаю до точки
колымскую повесть, Варлам, –
заноют отбитые почки,
припомнится мой Валаам.

Размокла, гляжу, сигарета,
ломаются спички при этом…
Ну, здравствуй, дружок, это я –
хромая судьбина твоя.

Невзгоды немалую горсть я
испил, свою веру храня.
Откуда ж незваная гостья –
нелёгкая память моя?

Дрожа, расплываются строчки…
Минувшее в спину хохочет…
Ну, здравствуй, дружок, это я –
пятьдесят восьмая статья!
2 ноября 1990

Заполярный переулок

В переулке уныло царит белизна,
и апрелю похвастаться нечем.
Этот город, казалось, минула весна
на излёте своём оконечном.

И давно уж не слышится, даже во сне
перекличка апрельская птичья.
Этот город со стужей ужился вполне,
в добродетель её возвеличив.

И как будто не властен природы прилив,
неба синего гребень высокий.
Может, это не он виноват, отдалив
от себя пробуждения сроки?

Уж не слишком ли верят живущие в нём
без тепла ослабевшие люди
в монолитность всего возведённого льдом,
что благие надежды остудит?

Ведь они позабыли и запах весны,
и разгул её буйный без края,
а в глазах, где одни заполярные сны,
сизый лёд под зрачками играет.

Научась воспевать этот блеск голубой,
льдов величием всяк околдован,
на тепло не приемля надежды любой,
их теснины признал своим домом.

… Этот город весна не оставит в беде.
Сколько можно на зиму батрачить!
Но природа доверит вершить передел
тем, кто души смог переиначить,

кто задолго, ещё до прихода весны,
сарафан её видит цветастый,
алой кровью пятнает покров белизны
в самом пекле подлёдного царства...
23 марта 1985 (2010)

Старинная острожная песня

Ах, мои печали – не расстаться с ними…
И зачем приснились в этот вечер зимний
шалая дорожка из Сибири дальней,
неуют ночлежки, крохи подаяний?

Нерчинск не удержит и зимою белой,
и спешит бродяга, из острога беглый.
Путь его не близкий, пополам с тревогой,
до родной сторонки, что лежит за Волгой.

У реки у Волги всё метели злые…
Потчуют бродягу тракты верстовые:
стелется не пухом путь его обратный,
а на переправе – хмурые солдаты.

Просится бедняга: «Пособите, братцы!
Мне одна забота – только перебраться.
В том греха за вами малого не станет,
аль у вас, ребята, на груди креста нет?

Дай бог, офицеры не засудят строго.
Плачутся по жёнкам беглецы с острога…
Чай, и вам когда-то ляжет путь не сладкий –
ждут вас, не дождутся по ночам солдатки…».

То, что я от Бога радости не прячу,
чаяла, как видно, злая неудача:
стягивает ловко петлю ледяную,
рвёт мою надежду, ниточку льняную.

Жизнь моя шальная повернула вот как –
на краю быстрины замерзает лодка.
Только и надежда, что она причалит,
где приют растоплен тёплыми ключами…
5 марта 1985 (2010)

Карелия

Судьбе перечить – наживёшь себе беду,
а я заспорил – у судьбы весь на виду,
и неудачи, что несли беду, сгорели с ней,
и я не думал, что судьбу тогда сведу
с Карелией.

Колоду тасовали за моей спиной,
её, где столько козырей припасено,
в своём шальном тридцатом разыграл апреле я…
Ты звонких дней моих ночное казино,
Карелия.

Когда в дороге, на подъёме, упаду,
дышу стихами в вековую мерзлоту,
чтоб напоследок хоть они грудь отогрели ей…
Я маюсь даже и в горячечном бреду
Карелией.

Иной судьбы под небесами не найти,
какой монетою мой путь ни золоти.
Пылают ночи неземною акварелью…
Прошу её – ты благодатью освети
Карелию!
18 марта 1985 (2010)

Мне этой улицы покой...

Мне этой улицы покой –
родник волшебного нектара,
что напоит всегда задаром,
подставить стоит лишь ладонь.
В струе сверкающей – букет
из балюстрад, плющом увитых,
скамеек дряхлых и забытых
в несуетливом беге лет.
Здесь и колонн вверх устрёмленность,
и голубей неугомонность,
фасадов красочный буклет,
и прошлогодних листьев плед.

Я сей напиток пью с колен,
от восхищенья замирая,
глотков упругость ощущая
и отрешенной неги плен.
Вдыхаю запах мостовой,
под летним солнцем раскалённой,
и с жаждою неутолённой
бреду аллеей дорогой,
где сонная патриархальность,
где встреч досадная случайность...
В хитросплетении оград
уже который год подряд
мне этой улицы покой –
родник волшебного нектара.

Он напоит всегда задаром,
подставить стоит лишь ладонь.
Лето 1980

А где-то без меня...

А где-то без меня вершин крутые пики,
пылая белизной, завязли в облаках.
На эти рубежи безумцы лишь проникли –
они моя родня на дальних берегах.

Они ломают страх, упрямые в подъёме,
и валятся в траву, осилив перевал,
кроят свою судьбу на ледяном изломе
и шепчут имена непокорённых скал.

И, скинув рюкзаки, промокшие от пота,
заваривают чай и курят у костра.
Их песни берегут неведомое что-то
у красного огня до синего утра.

А где-то без меня надежд моих опора,
пугливо ото всех печаль свою тая,
живёт с надеждой та, грущу я о которой,
и сердце у неё сейчас не без меня.
Осень 1980

Приполярный Урал

В нашей памяти, безумствуя, витает
приполярного маршрута маета,
и снега, что на висках уже не тают, –
наша смутная тревога и беда.

Нам к минувшему не вымолить возврата,
рвём печали на базальтовой броне,
и в награду потаённые утраты
наших судеб окупаются втройне.

Что заставило нас, ошалев от вьюги,
продираться глухоманью ледяной?
Что нашли мы в этом ненадёжном круге?
Что покинули, оставив за спиной?

Перечёркивая снежное безмолвье,
делит надвое планету лыжный след…
Чья возьмёт: мы или Север? Наготове
на такой вопрос, увы, ответа нет.
Осень 1979 (2006)

Студенческая песенка

По всей стране для нас отбой трубят,
и грустно так, как будто что теряем.
Ведь это наш последний стройотряд,
последний раз мы в ногу с ним шагаем.

Отложен спор, и прерван разговор,
и на душе неясная тревога…
Скажи, зачем ещё ненужный сбор
играет нам обратная дорога?

Нас позовут другие города,
нас занесёт в житейском этом гуле.
Смотри: горит вечерняя звезда,
но не падёт в расплавленном июле…

И пусть вокруг банально говорят:
проходит всё, с годами остывая;
но наш с тобой последний стройотряд
июльский марш играет, не стихая.
Осень 1978

Мои волки

В крае, где морозы ещё те,
где метели круговерть густая,
вздыбила шерстину на хребте
с доброй в жилах кровью волчья стая.

И тогда волкам привычно стало вдруг сверять
доброту сердец с законом стаи их:
«Волку всё едино – что картечь от егеря,
что клыки от соплеменников своих».

Волком правит новый интерес:
тундра, заснежённая вёрст на сто,
где важнее всех земных чудес –
на снегу дымящееся мясо,

и в законе тот, кому легко друзей терять –
за спиной он Брут, а в разговоре тих…
Волку всё едино – что картечь от егеря,
что клыки от соплеменников своих.

И уже который год подряд
тянет жилы эта свара непростая
и твоих уродует щенят,
с доброй в жилах кровью волчья стая.

Лишь бы сил хватило, как и прежде, не сверять
доброту сердец с законом стаи их:
волку всё едино – что картечь от егеря,
что клыки от соплеменников своих.
Апрель 2007

Предостережение

Коль руку жмут тебе не от души,
а так,
поверь мне, это только полбеды,
чудак.
Остерегайся тех,
кто при любом раскладе –
«шестёрки» при Дворе,
наперсники в Сенате.
У них сочится мёд
с улыбчивого рта,
не целовавшего креста.

Тогда, поверь, приятель, ждёт тебя
беда,
когда в ответ на твой «привет» – ни «нет»,
ни «да»,
когда творят хулу,
как егеря в засаде,
подранков не щадя,
мужского рода бляди,
и что страшней всего –
в обличье не своём
и прикрываются Христом.
1986?

Песенка Гамлета

Уже недолго до дороги края,
а я её ещё не понимаю,
а я её ещё не всю изведал
повдоль и от кювета до кювета.

Она меня вопросами изводит,
и проще их, казалось, нет в природе,
но я, чудак, бессонницей томимый,
и днём и ночью неразлучно с ними.

Вопросы всё решаю, а в итоге –
ответы вроде правильны и строги,
но дни мои текут, увы, нескладно…
Ведь жить по этим правилам накладно.
9 марта 1983 (2006)

Песенка современного улана

За удачу лишь ручаясь, –
это дело не впервой, –
всем печальникам на зависть
мы рискуем головой.
И пускай шальные беды
нас бросают вкривь и вкось,
наших песенок куплеты,
сколько лет, а всё не спеты,
хоть и жили мы частенько на авось.

Что не хвастаемся чином
и набитым кошельком –
невеликая кручина.
За щербатым пятаком
каждый шаг небезупречен.
Наш удел совсем другой –
гром пальбы и шквал картечи,
лишь бы только наши плечи
не сгибались под владычицей-судьбой.

Что за нашими плечами –
и слова не подберешь…
Нас награды не венчали –
и цена им медный грош.
Жизнь проходим на пределе,
не потворствуя ветрам.
Спросят: «А в котором деле
ваши роты поредели?» –
отшутиться мы большие мастера…
17 января 1985

Когда-нибудь...

Когда-нибудь, когда-нибудь
мне не удастся отвернуть,
ослабить, отвести удар,
судьбою мне преподнесённый,
и я, клинком её пронзённый,
приму смиренно этот дар.

Всего лишь только и страшусь,
с моих чтоб ослабевших уст
принять успели, что скопил:
стихов возвышенную скверну,
и те их приняли на веру,
кто им не верил, не любил...
Апрель 1983

Осенние размышления

Моих дней неуёмные горести
как нахлынули, так и сойдут,
и отыщет душа моя вскорости,
как спасение, верный приют.

Куда бы только не несли меня течения,
светили праведные с берега огни;
судьба сулила, не скупясь на угощения, –
они в избытке, только руку протяни.

Бьётся сердце теперь успокоенно,
словно пройден последний рубеж
(так уж, видно, душа моя скроена),
и не нужно мятежных надежд.

Каким бы ни было души моей свечение,
хохочут годы под басовую струну…
Но неужели, Бог, не будет мне прощения
за эти песенки, хотя бы за одну?
25 января 2007


назад